Так, решением Вятского губернского ревтрибунала были приговорены к высшей мере наказания «за агитацию против изъятия церковных ценностей, подготовку и организацию на почве изъятия восстания 2 мая в селе Поджернове, сопровождавшееся разгромом сельскохозяйственной коммуны и убийством двух милиционеров»: Поляков Иван Александрович, 50 лет, священник; Семушкин Михаил Александрович, 58 лет, церковный староста, крестьянин; Широков Семен Митрофанович, 44 лет, крестьянин, председатель крестьянской общины[248].

В форсированном «сосредоточении» ценностей такие факторы, как условия хранения, надлежащая упаковка, оценка, транспортировка имели вторичное значение. Финансовая стоимость изъятых предметов имела приоритетный характер, художественная ценность имела второстепенное значение. В результате изъятые ценности поступали нередко в Гохран через местные финотделы (в соответствии с Инструкцией ВЦИК) в разрушенном или испорченном виде. О варварских методах изъятия ценностей докладывала в Бюро Центральной комиссии по изъятию церковных ценностей не кто иной, как Н. И. Троцкая (жена Л. Д. Троцкого), занимавшая должность заведующей Главмузеем Накомпроса[249]. Даже сам Троцкий возмутился по поводу практики изъятия ценностей. В телеграмме председателю ВЦИК и ЦК Помгола Калинину и члену Бюро Центральной комиссии по изъятию церковных ценностей Белобородову 5 апреля 1922 г. Троцкий писал: «По имеющимся у нас… сведениям и по моим личным – при отобрании ценностей случается, что в церквах и даже алтарях курят. Иконы, когда снимают, кладут на пол, при чем пол часто бывает очень грязным. Все это раздражает население… Неужели допускаются подобные безобразия? Надо бы поймать в одном хотя бы случае и предать трибуналу. Надо приучить щадить чувство верующих и не безобразничать»[250].

Несмотря на запреты властей, крестьянское население надеялось сохранить ценности сельских храмов в обмен на хлеб и продовольствие для голодающих. В одном из ходатайств на имя Ленина 16 июля приходская община села Бараит Красноярского уезда Енисейской губернии в количестве 6 тысяч прихожан просила заменить изъятие немногочисленных церковных ценностей из сельского храма местного небогатого прихода продуктами в количестве 150 пудов хлеба, 75 пудов мяса, 15 пудов масла. ЦК Помгола отказал в ходатайстве, пояснив, что возможна замена только золотом и серебром[251]. Крестьянское население, в большинстве своем верующее, недоумевало: почему для помощи умирающим от голода в Поволжье, на Украине, Урале нужно только церковное золото, серебро и другие ценности? Для обмена ценностей за границей на продовольствие требовалось время. Всем было известно: состояние транспорта не позволяло оперативно доставить закупленное за границей продовольствие голодающим в Поволжье и другие регионы из портов. Духовенство активно выступало против расхищения ценностей, использования их не для голодающих, а на другие цели[252]. Данное обстоятельство власти нередко интерпретировали как контрреволюционные призывы и использовали в целях преследования неугодного духовенства. К 1 ноября 1922 г. было изъято следующее количество церковных ценностей (по ведомости ЦК Помгола): золота – 33 пуда 32 фунта, серебра – 23,997 пуда 23 фунта, бриллиантов – 35 670 штук, других драгметаллов – 71 762 штук, жемчуга – 14 пудов 32 фунта, золотой монеты – 3 115 руб., серебряной монеты – 19 155 руб., различных драгоценных камней – 52 пуда 30 фунтов. Стоимость всего изъятого оценивалась на сумму 4 650 810 руб. 67 коп. Кроме того, было изъято 964 единиц антикварных вещей[253]. Антирелигиозная кампания в Советской Республике в значительной степени решила проблему пополнения фонда материальных ресурсов Советского государства.

На основе материала, изложенного в параграфе, можно констатировать, что в условиях политики военного коммунизма 1918—1921 гг. антирелигиозная деятельность Советского государства вызывала и порождала протестные настроения в крестьянской среде. Использование насильственных методов в отношении российского крестьянства, которое составляло 4/5 населения страны, характерное в целом для политики военного коммунизма, нашло применение в мероприятиях Советского государства в отношении религии и церкви. Это проявилось в закрытии и разрушении церквей, экспроприации церковного имущества и церковных ценностей сельских приходов, изъятии метрических книг, арестах сельских священников, надругательствах над религиозными святынями и пр. Насильственные действия государства в отношении религии и церкви являлись причиной повсеместного сопротивления крестьянства, выраженного в различных протестных формах. В результате своей антирелигиозной политики Советское государство столкнулось с массовым и повсеместным протестом со стороны собственного народа. В условиях перехода к нэпу в 1921—1922 гг. рецидивы методов прежней насильственной политики проявились и в антирелигиозной деятельности Советского государства, особенно в период кампании по изъятию церковного имущества. Однако доктринальная установка большевистской партии, связанная с задачей ликвидации религии и церкви в ходе строительства социализма, осталась нерешенной.

5.3. Национальные и региональные особенности протестного движения

Важнейшей особенностью крестьянского движения в Поволжье в 1918—1922 гг. был многонациональный состав его участников. Эта особенность определялась спецификой Поволжья как одного из многонациональных районов страны. Крестьянские выступления против политики военного имели место во всех национальных районах Среднего и Нижнего Поволжья. И русские, и татарские, и чувашские, и мордовские села принимали участие в повстанческом движении. Они единым фронтом выступали в защиту своих крестьянских интересов. Об этом убедительно свидетельствует самое мощное в регионе крестьянское восстание, названное современниками «вилочным» или «восстанием Черного орла—земледельца»[254].

«Вилочное восстание» в начале 1920 г. выявило национальные особенности протестного движения крестьянства. Поволжье – огромная территория, заселенная многонациональным населением – русскими, татарами, башкирами, мордвой, чувашами, калмыками, немецкими и латышскими колонистами, давно освоившими крупный район в саратовском Заволжье. Основную часть повстанцев составили татары и башкиры. Но наряду с ними активное участие в восстании принимали крестьяне русских селений, немецкие и латышские колонисты. Местные руководители в пропагандистских целях пытались расколоть повстанцев по национальному признаку. На Уфимской губернской конференции РКП (б) 3 марта 1920 г. докладчик – председатель губревкома Б. М. Эльцин утверждал: восставшие – мусульманская часть населения, русские же либо пассивны, либо активно защищают Советскую власть[255]. В реальности «вилочное восстание» было многонациональным: в нем принимали участие татары, башкиры, русские, чуваши, мордва, немцы. Оно не являлось национальным движением. Большинство населения территорий, охваченных восстанием, было мусульманское, поэтому в восстании участвовало больше мусульманского населения, чем русского крестьянства.

Определяющим фактором восстаний в многонациональной среде являлся протест против продовольственной политики военного коммунизма. В конце 1918 – начале 1919 гг. основная тяжесть продразверстки легла на уезды Симбирской, Самарской и Казанской губерний, освобожденных от власти Комуча осенью 1918 г. В 1919 г. продразверстка была распространена на Уфимскую губернию и прилегающие к ней районы, большинство населения которых составляли татары и башкиры. В Белебеевском уезде Уфимской губернии восстание распространилось на все татарские волости: Старо—Турайскую, В. Бшиндинскую, Чукадытамакскую. Собрание Белебеевской организации РКП (б) 3 марта 1920 г. констатировало: «нации более низкой культуры не понимают трудностей хозяйственной разрухи»[256].

Показателен доклад руководителя Белебеевского уездного исполкома Г. К. Касымова в Уфимский губком РКП (б) об обстоятельствах убийства продотрядовцев в деревне Казаклар—Кубово Чукадытамакской волости 16 января 1920 г. В нем сообщалось, что 12 января комиссар продовольственного отряда Михайлов и двое продотрядовцев были убиты жестоким способом: трупы обезображены, у некоторых мозги наружу, глаза выкатились и зубы выбиты. Арестованные участники убийства оказались из числа наибеднейшего и среднего крестьянства: один из них – житель Казаклар—Кубово Альмухамет Шаймухаметов – неимущий бедняк, добывавший пропитание для полдюжины своих детей плетением и продажей лаптей. Он избивал продотрядовцев, держа в одной руке лапти, в другой дубину. Объяснение жестокого убийства не имело под собой никакой национальной окраски: продотряд решил самовольно закрыть местный базар, в результате данной акции неимущая беднота лишалась последней возможности приобрести где—нибудь кусок хлеба. Никакого снабжения бедного населения продовольствием со стороны местной власти организовано не было. Общее собрание жителей татарской деревни признало, что вследствие совершенного на ее территории убийства на деревню пал позор, поэтому общим собранием было вынесено решение: в течение трех дней выполнить годовой наряд хлеба. Белебеевский уездный исполком предлагал организовать в срочном порядке национальные продотряды[257].

Преобладание в составе участников «вилочного восстания» мусульманского населения не отличало его принципиально по своим целям и механизму проведения от подобных выступлении русских крестьян. Характерно обращение Бирского ревкома Уфимской губернии к мусульманскому населению уезда от 5 марта 1920 г.: «Братья—мусульмане! Из вашей среды вышли некоторые группы граждан, которые и сами поддались разным провокационным слухам и которые мирное население с дерзостью поднимают к восстанию